Пути Господни: Тина

Публикуем первый рассказ из цикла «Пути Господни». Он повествует о старейшине нашей Покровской богадельни – Устинье Яковлевне Кожевниковой, несколько часов назад она отошла ко Господу, прожив на земле 106 лет. Царствие ей Небесное!

***
Песня — жизнь

1.
– …Где белье стирала, где с детьми водилась. Осталось я рано …,- выводили мотив собственной песни яркие от природы губы. Старенький голос поскрипывая дотягивал распев своей жизни на мотив русских народных песен.

– Солнышко греет, хорошо, – прикоснулась руками к лицу, как будто пыталась ими его увидеть, – я даже не знаю, какая стала, давно уже ничего не вижу.Старая, что сказать.

– А вы так и остались красивой, – я не лукавила. Смотрела и думала, в чем секрет её светящейся красоты, которая изнутри озаряет лицо и всё вокруг.

– Красивая, – улыбается над моими словами, – да чувствую же, лицо как картошка стало. Кто бы мне сказал, 105 лет уже, не поверила бы, что столько живут.

Залитая солнцем тишина погрузила в воспоминания молодости, юности, детства.

А песня зазвучала новыми фрагментами жизни: Ленинград, блокада, эвакуация, фронт.

– Называй меня Тина. Тиной меня мама называла. Меня так больше никто не называет теперь.

Мы сидели на солнышке на жёлтых пластиковых креслах.Тина, укутанная в шерстяной шотландский плед прямо с её цветной шляпой, казалось разглядывает что-то там вдали времени.

На клумбах искрился первый снежок. Я любовалась им. И вдруг мне стало стыдно любоваться этим одной, как будто я ем апельсин, а собеседника неугощаю. И тут меня осенило:

– А хотите увидеть снег?

– Да, хоть разок ещё, но как же?

– Буду вам рассказывать , что я вижу и описывать, так и вы сможете увидеть моими глазами.

Набрав немного снега по свежезапорошенной клумбе я парировала: вот, держите, –
и положила пушистый холодок в ладони Тины.
Она его и трогала, и прикладывала к щеке, и подкидывала, а я тем временем описывала , как искрятся на солнце снежинки, как таят на ее ладонях в прозрачные капельки.

Она стала похожа на девочку из песни, которую мама называла Тиночка, как будто не было столько долгих лет труда и преодолений. Улыбка светилась, лицо сияло. Даже удалось поиграть в снежки.

В богадельне обед. С прогулки пора возвращаться.

***
За поворотом дороги жизни

2.
– Товарищи, выходите, –молоденький лейтенант оглашал приговор, – поезд дальше не пойдет. Выходите.

– Да шо такое, шо не йдет, случилось шо?– допытывалась пассажирка с корзинкой,– Пехом шоли идтить,– она начала истерить от страха.

– Замолчи, дура, –прикрикнул на неё храмой мужик, чтоб вывести из паники.

– Пути разбомбили. Дальше не пойдет,– спокойно, но громко продолжал лейтенант, идя вдоль состава, – Выходите, товарищи. В поезде оставатьсянельзя, вот- вот снова прилетят, – его строго серьезное лицо не выражало волнения. Один мускул лица, здесь вот, под глазом правым, временами поддергивался тиком. Он – ответственный за доставку этих людей, детей, матерей.

Тут послышался чей то плачь:
– Куда же мы с детьми то? Он не знал:
– Дальше пешком пробирайтесь, кто как сможет.

– Эх, братушки мои, выходите скорей, шо медлите, нельзя оставаться. Эй, давай помогу тебе, прыгай, вот так,– корзинка на руке мешалась и была отставлена в сторонку.

Таварняк стал понемногу разгружаться, люди расходились по лесу, надеясь набрести на поселения.

– Мамулиська, а мы к бабичке Веле едем?

– Да, сынок, к бабушке Вере, только сейчас нужно выходить,– и, прижав к себе двухгодовалого Володеньку, спрыгнула в траву, подхваченная заботливыми соседями по товарняку.

Линия фронта преградила путь эвакуации. Просто шли.Набрели на советскую воинскую часть, так Тина с сыном попали на фронт.

Стирка. Бинты. Снова стирка. Раненые. Перевязки. Бинты.

– Вот тебе паёк, я выбил, но только один смог,- принес радостное известие капитан,- будешь у нас санитаркой.
– Роднулевый, спасибо тебе, – и подумала: «Спасены».

– Сыночек, оставишь мне немного? –
с горчинкой в голосе попросила Тина, развешивая на наскоро накинутую веревку свежевыстираные бинты.

– Ой, мамаська, а я опять все съел. Я не успел оставить, супик так быстро закончися.

– Как хорошо, что ты сыт,– обняла сына , вспомнив, ушедшего на фронт молодого мужа, – Расти большой-большой, как папа.

– И сильный,– добавил малыш, сгибая руки в локтях и, сжав кулачки, напряг мышцы,– мама, а папа скоро их победит?

– Да. Скоро-скоро,– с надеждой сказала Тина, инстинктивно пряча подальше в рукав похоронку.

***
Краюшка

3.
В богадельне обед. Мы возвращаемся.
– Вы придёте ещё ко мне?
– Да, я смогу приходить в выходные.
– Сможете принести хлеб?
– Но у вас четырехразовое вкусное питание и хлеб тоже есть…– заспорила было я, но остановилась и невольно переспросила,– хлеб?
– Да.
– Хорошо,– недоумение не отпускало,– пообедайте, а я принесу сейчас. Расстались у столовой комнаты.
– Вот, вернулась я.
– Кто?

Дала потрогать мое лицо и очки, и сразу была узнана:
– Родненькая ты моя, принесла. Порежь мне частями, чтоб на дольше хватило.

Морщинистые руки бережно поднесли ароматную краюшку к лицу. Вдохнула. Свежий аромат перенес в воспоминания.

Тина стояла посреди полупустой комнаты вдыхая аромат хлеба, им невозможно было надышаться.

Ленинград. Серая комната. Крашеный пол. Свет приглушен, окна занавешаны. Мебель, ее почти уже нет. Стук в дверь.
«Слышу, заходите» – прошептала, сил говорить нет. Дверь заскрипела, отворилась.
На пороге появился человек в форме:
– Я по поручению,– и протянул холщевый мешочек и письмо.

В письме говорилось.., буквы расплывались…
– Героически погиб, – произнес.
Тишина накрыла комнату. Все исчезло.

Тина открыла глаза. Сердце напоминало, что что- то случилось: «Может приснилось?»
На столе лежало письмо, холщовый мешочек и … Хлеб. Это хлеб. Целая краюшка.

Тина вдыхала аромат хлеба, а мысль билась пульсом: надо нарезать помельче, чтоб на дольше нам с сыном хватило.

Тина стояла посередине комнаты, опираясь на ходунки, бережно держа морщинистой рукой хлеб, вдыхая его аромат.

– Нарежь, чтоб на дольше хватило, –
и протянула в мою сторону.

У кровати фотография сына. Пережила.

***
Диалог души

4.
– Пришла, – обрадовалась, – навещала кого? Ко мне одной ехала специально! Спасибо тебе, роднулька моя! – Обняла.– Садись, вот сюда. О чем говорить будем?
– Расскажите что- нибудь.

– Да, наверное, рассказывала уже о своей жизни, я то не помню,– улыбнулась,– а то я могу несколько раз одно и тоже.

Молчание…

Во время тишины происходит, что- то… Невидимый диалог души.

– А знаешь… Так хочу увидеть Христа. Если бы я Его увидела, так бы и расцеловала бы, – по щеке покатилась слеза, застряв в складках морщин.

Молчание.

– Но медлит что-то, – разводит руками.
– Так я могу икону вам принести, – не сразу поняла я о чем речь.

Она повернулась и, как будто заглянула в меня:
– Своди меня в храм.
– Да, с радостью,– договорились на ближайшее воскресенье.

Приглушенный свет освещал храм. Живые огоньки свечей доживали каждая свою молитву. Запах воска, ладана и звуки хора «ангелов» наполняли своды.С ними вместе вдыхалась радость, плотно заполнявшая воздух.

– Подведи меня, куда ставить, – огоньки растекались мерцанием бликов, звуки доносились далеким шумом.

Алтарь наполнялся молитвой, которая проникала сразу в сердце: «…Но жизнь бесконечная»…

Текст: Людмила Бабкина
Фото: Екатерина Душенина