Пути Господни: Матушка Лидия

У Лидии Ивановны глаза цвета неба. Смотришь на нее и ясно видишь летний день: ни ветерка, тишь и благодать, и только солнце плещется в кружевах небес… Ее сразу видно в храме: стоит как свечка, как лампадка, тихо горящая, обращенная к Богу. Лидии Ивановне в декабре исполняется 89 лет, более тридцати из которых она была алтарницей вхраме архистратига Божия Михаила в Ломоносове. Когда сильно стала подводить память, матушка Лидия переехала на ПМЖ в нашу Покровскую богаделенку, и к ней целыми делегациями наведывались прихожане, не могли поверить, что уехала так далеко. Когда начинается молитва, она незаметно подходит, и молитвенные силы читающего кратно увеличиваются. Иногда Господь посылает своих ангелов, чтобы они просто были рядом с нами.

Детство. Война. «Отче наш»

— Сама в Ораниенбауме родилась, а до войны мы в Стрельне жили. Папа купил там старый дом, из разных бревен его собрал, обшил, выкрасил желтым – красиво вышло, я это помню. Он из раскулаченных был, такой активный по жизни, если появлялась возможность что-то строить, то строил. Родители были верующие люди, я была младшей, две сестры старшие Люба и Шура. У нас в Стрельне храм был закрыт, мы в Никольский собор ездили в Ленинград. Как клуша с цыплятами, так и я со старухами на трамвае, на электричке. Говорю: «Начальник, подожди. Пожилые все: у меня мама, тетя Лена…». А после войны наши бабушки хлопотали, и храм открыли.

— В первый класс еще успела сходить, а тут и война. В окопах за домом сидели – самолет начинает кружить, свистят снаряды и начинаешь: «Отче наш…». А потом пришли немцы. В нашем доме поселились два офицера — Ганс и Рудольф, что-то им приглянулось. За ними пришли другие, и нас сразу выгнали. Опухших, еле живых гнали подальше от города. Попробуй от Стрельны до Красного Села пешком дойти… Люди с голоду умирали. Потом в товарные вагоны, где скот возят, закрыли, пару буханок хлеба бросили, ведро воды поставили, и повезли в Германию. А там приходили немцы и разбирали рабочую силу. У меня старшая сестра Люба немецкий в школе учила, могла говорить и просила, чтобы нас не разделяли, в одно какое-то место отправили. Нас с мамой взяла одна хозяйка, у нее дочка моего возраста, Люба и Шура к другим хозяевам попали, но были мы в одном большом селе в Западной Германии. Наши богатые были – пять коров. А Люба с Шурой попали к хозяйке бедной. У нее вместо лошади бычок был. И резвый такой… Даже фотография есть в обнимку с этим бычком. У нас нормальная была хозяйка — что сами ели, то и нам давали. Я-то забиякой была: могла с мальчишками разодраться. Нас оставят вместе, а я нагрублю, толкну. Хорошо, что хозяйка понимала, серьезно не относилась. А папа на кирпичный завод пошел, но он еще до войны желудком болел, и в Германии умер от голода, да и здоровья не было. Его похоронили на католическом кладбище в уголке. Их мастер написал: «Иван Обухов».
Три года там прожили. Освобождали нас союзники – американцы, англичане. Потом за нами приехал русский офицер, и все были так рады, что русский приехал и забрал нас.

«Свет Христов просвещает всех»

— После войны вернулась в Ораниенбаум – я ведь там родилась, и документы там все были. С немецкого Ораниенбаум переводится как «апельсиновой дерево», после войны его переименовали в Ломоносов: немецкие названия не годились. В вечернюю школу ходила, приходилось нагонять. В ФЗУ хлебопекарной промышленности на пекаря выучилась — потом пекла 50 лет. Раньше был богатый ассортимент высокорецептурных хлебобулочных изделий. Машины бесформенные куски выдавали — большущие, 200 килограммов теста вручную разве сделаешь? Форму уже руками предаешь. Халу, например, из четырех жгутов попробуй сплести. Коса из трех, а здесь из четырех. Столько разновидностей: то из теста елочку сделать, то гуся. Еще фигурная была сдоба: надо было и гуся, и розочку сделать. Гуся хорошо раскатаешь, и голову ему потом, а из изюма глаз сделаешь.

— В Ломоносове открыли Собор Архангела Михаила, в котором меня в 30-е годы крестили. Он в таком запустении был! Но там порядок навели. Во всей епархии первый наш открылся. Потом уже стало послабление к вере, и в Петергофе открыли храмы. Иконы из дома несли, у кого есть, тот и приносил. Епархия помогала, какие-то иконы удалось сохранить.

— При Хрущеве в основном хотели, чтобы все были атеистами. Вот идешь в церковь, комсомольцы тебя останавливают и начинают агитировать: «Вот, молодая, зачем идешь…» и дальше ерунда всякая. Они к пожилым не приставали. А к молодым-то – да. Но со мной им было трудно: занималась богословием, философией. В семинарию, Академию Духовную при Лавре ходила, там преподаватели лекции читали. Позже только прекратились такие гонения. Теперь-то вообще проблем нет книгу достать, а тогда — только через знакомых, не продавалась духовная литература.
— Как я к безбожникам относилась? С чувством жалости, что человек во тьме: «Сущий во тьме сени смертен, свет возсият на вы». Если человек бежит от света, так что ж. Недаром есть такой возглас во время службы, когда батюшка с Дарами выходит: «Свет Христов просвещает всех» всему доброму, духовному, святому.

— В то безбожное время преследовали, чтобы молодежь не читала, а у меня знакомый был, Илья Михайлович, Царствие Ему Небесное, он давал мне много книг. У него была богатая библиотека философской и религиозной литературы, такие старые издания, большие книги, еще дореволюционные — тогда редко у кого такое было. Иоанна Златоуста одного шесть томов – проповеди на каждый день, на каждый праздник. Самая моя любимая книга – Евангелие. Много толкований, попробуй объяснить. Четыре евангелиста, четыре Евангелия, Послание апостолов: Петра, Павла, Иоанна Богослова. Когда Илья Михайлович стал пожилой, чувствовал уже, что дело к концу идет, он все, что я любила, всю духовную литературу мне отдал: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста… Мне так повезло, Бог дал!

— В Соборе Архангела Михаила в Ломоносове я алтарницей была. Женщины в определенном возрасте, после 50, могут: я же 1932 года рождения и мне, наверное, 60 было. В алтаре кому-то надо за порядком следить: и облачение подать, убраться, приготовить и литературу, и одеяние соответствующее. Каждый праздник – разные цвета: богородичный – голубой, воскресный – желтый, в Троицу – зеленый, в Пасху – красный. А у меня длинный черный халат был до пола. Платочек не обязательно черный, все равно какой, главное, чтоб голова была покрыта. Ну потому что это по-церковному. Человек смиряется под милость Божью, как Божий Покров над ним Ангел-Хранитель, должна быть покрытая голова. Мужчины, наоборот, а женщины они все по Закону. Мужчина – глава семьи, и у него духовная специальность: они то священники, то чтецы.

«Даруй мне зрети моя прегрешения»

— Духовная жизнь – это борьба, надо все время за собой следить, чтобы чистоту сердца сохранить. А если бес человеком владеет, то научит всякому преступлению. Что хулиганы и убийцы Богу служат? Бороться – самое главное, сила Божья в немощи совершается. Нам никак себя не победить, привыкшие мы сказать неправду, покричать − много у нас всякой дури. Так вот, чтобы от этого избавиться, человек обращается к Богу: Господи, помоги, чтобы этого не было. Начинаешь молиться, и Господь помогает. Все время должна быть духовная борьба, нельзя идти, как сонные мухи. Мы грешим, то осуждаем, то критикуем, а Иоанн Златоуст мог так неоскорбительно и доходчиво выразить, что люди распознавали свои недостатки.

— Грехов вообще много. Искушения идут от невоздержания, от жадности, если зло берет на кого-то. Если начинать людей критиковать, найдешь к чему придраться. Потом сам же себя будешь осуждаешь: зачем я пристала к девчонке, что она распустила волосы и пришла такая лохматая. А вера говорит о самопознании. Чтобы не разозлиться лишний раз, над собой работать нужно, а когда Сатана смущает, тогда самопознание и есть осуждение. Вообще, конечно, жизнь – есть борьба, и горе тому, кто не выйдет из нее победителем. Потому что бес с Богом постоянно борется, а поле битвы — сердца людей. Бог внушает любовь и всепрощение, все радости, а бес –
уныние, осуждение, оскорбление. Главное, не осуждать других, а за собой следить, надо на себя сразу оборотиться: может, я и сам не лучше, чем тот. Вот почему в Великом посту и читается молитва Ефрема Сирина: «Даруй мне зрети моя прегрешения». Церковь молится, чтоб Господь дал это. Значит, Господь даст, но и самому человеку надо стремиться.

— В богадельне я недавно. В богадельне трудиться можно, службы всегда. На службы надо обязательно ходить — там дух другой, дух Божий. А святые — они все любимые. У меня 12 томов Жития Святых, Дмитрия Ростовского издание — двенадцать томов на каждый день. Я и мученикам молюсь — мученице Лидии, Великомученице Варваре. Много мучеников. Есть мученики, а есть преподобные, которые жили аскетической жизнью. Они – и те, и те святые, просто у них по-разному получилось. Да и вообще в жизни всякое бывает, всякое пришлось переживать. «С нами Бог, разумейте языцы» не зря поется. Всегда надо не забывать присутствие Бога. На всяк день, есть дни, когда длинные молитвы не в состоянии читать, а если в душе человек взывает, просит по-своему: «Господи, помоги» − Господь никогда не оставит. И не даром пословица: Без Бога ни до порога.

— Про смерть мне думать не страшно. Наоборот, надо думать и готовиться. Для Царствия Небесного человек должен быть с чистым сердцем.

Текст: Анастасия Адамова, Елена Федотова
Фото: Татьяна Мороз