Конспект сестры милосердия: «Моментальное покаяние»

Я знаю, что эти занятия по аскетике – они требуют определенного напряжения, и иногда трудно, и как-то хочется чего-то как бы более такого… ну да, полегче может быть. Хотя, на самом деле – это основополагающие камни такие, если мы это возьмем, то  в принципе  у нас перестроится вся наша жизнь, если мы это возьмем. Ну дай Бог это взять, да? Это как ключи, как возможность выстроить свою жизнь по-другому. Ну как вот у Феофана Затворника книга есть «Что есть духовная жизнь, и как на нее настроиться?» И здесь мы пытаемся понять, как нам себя настраивать правильно. Ну что, есть вопрошание какое-то на сегодня?  Хорошо, значит, у матросов нет вопросов. А где есть вопросы, там уже и матросов нет, да? Понятно.

У нас была тема: правило до брани, во время брани, ну и после брани. Мы разобрали, по-моему, почти что до конца правило до брани. И так, по-моему, не начали еще правило во время брани. Ну давайте вспомним тогда, какие у нас правила до брани , о чем как бы речь. Вот брань впереди. А как нам надо себя выстроить, на чем остановиться с тем, чтобы эта брань началась правильно.

— … духовная брань заключается в соблюдении заповедей Христовых.

И что?

— Это духовная борьба, и требуется духовное (…)

— Вы говорили о том, что нужно пересмотреть свою жизнь… (…)

Угу. Алла, а ты что сейчас делала? Что ты сейчас сказала?

— А я сказала после брани.

— Нет, а что ты сказала, что у тебя там?

— У меня в голове сегодня все так перемешано…

— И что, для чего ты это сказала?

— Ну я невпопад сказала.

— Ну для чего ты это сказала? Ну так  глубже посмотреть?

— Ну не подумала.

— А еще? Если с точки зрения православной аскетики? Что сейчас произошло? Какой факт?

— Просто сказала.

— А мы что-то можем просто говорить?

— Нет, сначала подумать.

— Хорошо, ну а что случилось, кто скажет? Алла, наверно как бы правильно говорит? Что произошло? Как это можно назвать с точки зрения православной аскетики ? Ну вот у меня сегодня все как-то не так, вот у меня голова немножко набекрень, и поэтому я вот имею право на ошибку, да? 14.47 Так, по моему, это звучит, да? Как бы меня тогда строго не судите? Так получается? Я сегодня не очень… А что это такое? Как это называется с точки зрения православной аскетики?

— …

— Конечно, это самооправдание. А когда мы оправдываемся, кто нам шепчет?

— …

— А значит, мы не трезвимся. Мы не наблюдаем за собой да? Мы не отслеживаем, что происходит. Наша задача понимать, какие помыслы идут, откуда они идут, что движет моим сердцем в данный момент. А этого не происходит, потому что по привычке мы пытаемся быть кем? Какими?

— Хорошими.

— Хорошими. Чтобы не пасть лицом в грязь перед кем?

— Перед людьми.

— А кто рядом – он понимает, что происходит, чувствует?

— …

Хотя… ну я думаю, что на самом деле чувствует, да? Ну может, это тоже  (…) сознания, но видно, что человек оправдывается, да? Не такая реакция у него – если бы человек сказал: ну простите, я в который раз – как это лучше выразиться – ну оплошала, да?  Бывает часто у меня, и сейчас тоже оплошала. Помолитесь за меня с тем, чтобы мне как-то так собраться и вообще… Вот это уже другой разговор.

— Батюшка, я хочу сказать, что мы дома так делаем, и дело в том, что ты же когда ты это говоришь, ты все равно продолжаешь находиться в страсти тщеславия. И получается, что окружающие, ну вот Люба, например, она сразу начинает: Ой, театр, театр, лицедейство,  лицедейство, зачем это надо… Нет, я понимаю, что надо. Но другое дело, что как правильно, ну вот если ты заметил, что тебя укоряют и твое тщеславие задето, то как на это правильно вообще реагировать?

— А ты знаешь, подошел ко мне исповедник, ну один тоже, который имеет отношение к сестричеству не нашему, и стал тоже каяться в обычных грехах, страстях, ну в осуждении, еще там, ну я имени не называю.  Говорю: ну брат, ну это, конечно, не хорошо, осуждение – это же тяжелый грех осуждение, это же потеря любви к человеку. Ты ставишь себя на место Бога, влезаешь в дела Божии. Какая дерзость вообще, да?  17.29  Какая надменность. Смотри, как высоко ты на пьедестал-то залез? Он так остановился, задумался и отошел.  А в конце службы пришел и плачет: Я-то ведь понял, что я не каялся, когда подошел. Ну я говорю: покаяние-то болезненно. Посмотри на себя. Подошел, перечислил все это и довольный сейчас отойдешь, да? И он пришел уже потом со слезами и говорит: вот теперь я понял, что совершил, какие грехи я совершил. Вот это покаяние произошло. Как-то Господь дал. Болезненное покаяние, да?

И может, все-таки и нам делать какую-то паузу и совершить этот труд, это болезненное покаяние, чтобы оно произошло, когда мы отбрасываем этого врага от себя, а это болезненно очень – здесь уже разрыв, да? Идет разрыв. Вот когда мы идем на разрыв этой дружбы – тогда боль возникает, очень больно, тяжело. А дружил с ним столько десятков лет, да? И вдруг ты его отбрасываешь от себя, понимаешь, что внутри тебя враг, что нельзя себя отождествлять с ним. И тогда, когда боль – тогда начинается уже какая-то работа, слеза – тогда, конечно, Господь дает благодать, и человек преображается, и покаяние становится плодотворным. А так ведь постоянно может человек приходить на исповедь и говорить: Я осуждаю, с целым набором обыкновенным, и это изо дня в день, из года в год, ничего не происходит. Это исповедь? Это покаяние? Навряд ли.

А ведь как Иоанн Кронштадтский, — еще раз обратимся к его дневникам, — он ведь именно так и делал. Как только он за собой это замечал – он сразу уходил на определенную глубину покаяния – на которую ему было возможно,  а это больно, это тяжело, — и все для него переставало существовать, ну в определенном смысле этого слова. То есть пока он как бы не получал прощения, мира от Бога – а ведь мы сами себя прощаем: Ну да, осудил, ну ничего, сойдет, да? Ну надо произнести на исповеди батюшке. Уже и самому не стыдно, потому что одно и то же, у человека все замылилось. А он – как бы  нет он себя не прощал и не жалел, он ждал, пока его Бог простит. И вот когда это прощение приходило, вместе с обильным миром и утешением, — вот тогда он уже снова выходил из этого внутреннего как бы затвора и общался с людьми, с миром.

— Батюшка, а вы можете повторить эту формулу сугубого покаяния, о которой вы говорили, я не запомнил, вот вы говорили, что если ты хочешь в этот момент раскаяться….

— Надо дать себе возможность раскаяться.

— Это я понял. А вот вы говорили слова молитвы. Я вообще ни одного слова не запомнил.

— Слова молитвы?

-Да.

— Так это… к Богу. Так это просто вопль о том, что душа-то моя, Господи, она вся изранена, кровоточит, гноится все, ни одного живого места нет. Господи, ну ты сделай что-нибудь, я ведь ничего не в состоянии, ты мне помоги. Если не ты, то я буду это делать постоянно. То есть признать себя полностью беспомощным перед Богом, сам ничего доброго сделать не могу, даже покаяться не умею никак. И просить как ребенок все у него. И рано или поздно получишь ответ, Он тебе все будет давать. Но надо понимать, что ребенок уже растет и более может как бы более твердую пищу принимать. Вначале Господь и так может по головке погладить и простить, а потом, по мере возрастания, он будет требовать уже более серьезного как бы, осмысления происходящего и глубокого такого искреннего труда, чтобы покаяние это было всецелым, глубоким, горячим, искренним, очищающим, болезненным, прохождение через стыд.

— Батюшка, первая реакция, вот ты увидел, грех когда совершаешь, и первое покаяние оно соединено с болью…

— Ну давайте, еще раз вспомним, что у людей страх Божий должен быть, что через это идет разрыв отношений с Богом, да? Потеря вообще вот того дара новой жизни, ради которого пришел Господь, чтобы даровать его нам. И если мы без этого дара, мы умираем. И вообще, еще раз вспомним о том, что грех только тогда воспринимается как грех, когда мы стоим лицом к лицу с Богом, когда Бог — личность, и я – личность. И вот своим грехом я как бы говорю, что я рву с Тобой вот эти кровные связи, внутреннюю связь, связь любви обрываю, ухожу на страну далече блудить, что Ты больше для меня ничего не стоишь, что я плюю в Тебя, что я распинаю Тебя своим вот этим грехом. Распинаю нашу любовь. Как бы я предаю то дело, ради которого ты пришел. Я показываю помысел неверия.

Это вот знаете как купцы приходили к берегам Японии на кораблях, чтобы торговать, а им говорили, — самураи там, японцы, — Ну хорошо, торгуй, пожалуй, даже без пошлины, но только крест сними с себя и потопчи, да? Если он снимал крест и топтал, то тогда он мог торговать беспрепятственно. И так мы с грехом, как бы, совершаем такое преступление. А дальше – да, вот я разрываю эти отношения любви с Богом и иду блудить, да? Иду на страну далече, расточать то, что я получил, то, что Он мне дал. Вот когда как таким образом грех понимается, тогда он понимается действительно как страшное преступление, как то, что касается двух личностей. Это касается отношений между личностью человека и личностью Богочеловека.

А если грех воспринимать иначе, то это просто ну беззаконие там, да? – какое-то нарушение, ну какое-то даже юридическое там преступление, нравственное, ну это все не воспринимается так правильно и остро, как это воспринимается, когда мы чувствуем, что этим самым мы рвем свои отношения со Христом. И это очень больно.

— Тогда эта боль уже и есть покаяние.

Да. И здесь ведь надо помнить о чем? Знаете, о чем надо помнить еще? Я уже об этом говорил, — надо помнить о том, что какой потом ценой дается Богу эти отношения восстановить с нами. Мы придем к Нему: Ну конечно, прости, я поблудил немножко, ну вот да, плюнул в твою сторону, забыл про Тебя, был неверен Тебе, ну Ты уж меня прости. А Богу-то какой ценой достается это прощение? Ценой Его крови, да? Да. Ценой Его жертвы, распятия. Вот цена как бы установления этих отношений.

Мы когда против друг друга грешим, мы тоже стоим лицом к лицу друг перед другом, да? Вот я чего-то оскорбил, осудил. Значит, я определенными образом высказываю ему свое нежелания с ним общаться, к нему такое свое отношение холодное, безлюбовное,  даже, может быть, грубое, агрессивное и жестокое, может быть. Чтобы мне потом наладить это отношение – сколько мне потом надо трудов приложить? Но в принципе  это возможно, да? Возможно. Но бывает тоже когда уже…

— …

Да. Хотя Господь все может, было () жертвовать, да? Чем? Да своим самолюбием. Мы эти отношения можем установить. Но когда касается Бога, то ведь один раз это уже случилось, да? Адам уже оторвался от Бога, да? – совершил грех. И что произошло – надо понимать? С грехом что? – вошла смерть. Смерть человека. И чтобы это преодолеть, чтобы вызвать из ада всех живущих во аде, и даже неважно, он живой или мертвый, — это все равно ад, это все равно епитимья, это все равно – В поте лица будете добывать свой хлеб, — но человек же не для работы создан, для радости. Но не было этой радости. Была, ну как бы сказать, неизбывна эта скорбь, беда, и люди не знали, как из этого выйти состояния. Ждали все Мессию, видели, как развращается поколение за поколением, да? Теряются духовно-нравственные ориентиры. Как жить, если (………) стоит, вообще… И Господь приходит и дает нам возможность снова с Ним отношения установить, но какой ценой? А ведь каждый грех уже после этого, когда мы эти отношения уже установили, — он то же самое, что грех Адама, это катастрофа. И если мы снова идем к Богу, то мы должны помнить, что Он как бы снова должен пролить за нас эту кровь Свою. Но Он так и говорит, что Я готов, но вы-то готовы? Я готов хоть тысячу раз прийти ради каждого из вас, чтобы хотя бы кого-то из вас обрести. А вы-то готовы вернуться как блудный сын? Как апостол Петр мог трижды покаяться, и Господь простил его, апостол Павел. Понятно, о чем идет речь?

— Да. И вот вопрос. Дело в том, что чтобы достигнуть такой глубины покаяния, чтобы стать перед Богом лицом к лицу, требуется целый процесс, это возможно, в уединении, в молитве, в размышлении. А в быту, вот обычная ситуация, я же не нахожусь на такой глубине, — как я могу….

— Ну дело в том, что мы не уходим так-то, а потихонечку, потому что после того, как мы отошли от икон, когда совершали утреннее правило, мы идем в жизнь, но идем для того, чтобы продолжать дальше славить Бога. Продолжать жизнь посвящать Ему, служить Ему. Каждый час своей жизни, каждую минуту. И мы знаем, что это и есть… ну вот та молитва, которая как бы уже вбирает в себя все часы суток и все дела, которые мы совершаем в это время.

Когда мы все посвящаем Богу и знаем это, чувствуем это, помним об этом, ходим пред Богом, то тогда мы приобретаем это устроение, мы входим в это чувство хождения под Богом, пред Его лицем, под Богом, пред Богом, пред Его лицем. Мы как бы чувствуем, что Он смотрит, Он видит. Он как бы даже наперед знает, что мы подумаем там, что сделаем и оставляет нам эту свободу. Но мы-то должны как бы вот привыкать к этому. Не привыкать, а как бы жить так, чтобы мы чувствовали, что мы живем ради Него, да, вместе в Ним. Все для Него делаем. И когда это так, тогда уже в жизни не будешь делать ничего легкомысленного, — ты говоришь о глубине, да? – будешь стараться быть на этой глубине и соответствовать.

И были люди, которые приходили к этому устроению, даже сами не зная, каким образом. Вот об этом пишут Феофан Затворник, еще некоторые. А вообще-то говоря, вот игумен Никон Воробьев же дает такой ключ, который, вообще говоря, который в этом очень помогает. Он говорит, что я уже столько говорил, что мне уже больше нечего сказать, вы все равно ничего не делаете.

Вот мы на наших занятиях обо многом говорим, а что мы из того делаем, что мы здесь проговариваем? Что мы прилагаем к жизни? Ну вот нам Люба рассказывала, что она попробовала из того, о чем мы сейчас говорили, как правило до брани, ну проследить, как она расходует свое время. И убедилась, что масса времени уходит на пустое. На греховное и на пустое. И что если это время не отдавать этому пустому и греховному, то тогда может поменяться вся жизнь. Что можно сделать столько всего, что мы не делаем, потому что оставляем львиную долю своего времени для себя, для своей воли, для греха, скажем так, для того – это то измерение, куда Богу доступа нету, свету, совести, это такой эгоизм закоренелый…

Так что игумен Никон Воробьев-то говорит? Он говорит: Да ничего не надо делать, все равно ничего не делаете. Что вы все спрашиваете, а ничего не делаете. Ну делайте хотя бы вот то малое, что я вам скажу, вот то малое делайте. И через это спасетесь. Я не нагружаю вас какими-то правилами. Поклонами какими-то, чтениями там. Все равно ничего не делаете. Ну делайте простое, хотя бы один раз в течение дня. Ну хотите, можете два, три. Ну хотя бы один раз – вы поставьте себя на суд Божий. Поставьте себя пред лице Божие. Тихонько побудьте, о чем говорит митр. Антоний Сурожский  часто, и многие святые.

Но надо сначала немножко нас троиться внутренне, а потом начать молиться, да? Ну поставьте себя пред Богом, пред лице Божие. Вы – лицо, и Он – Лицо. Ну побудьте пред Ним. Попробуйте поставить себя и стоять и устоять в этом. Поставьте себя на суд Божий. Вот прошла вся ваша жизнь уже. Вот она прошла. Конец, все, приближается. А в общем-то, он говорит, что приблизился, и конец настал, и даже сороковой день пришел. Вот вы стоите на сороковой день пред лицем Божиим, на суде. Жизнь свою знаете, смотрите на нее. Посмотрите на свою жизнь прошедшую. Ну повнимательнее посмотрите. А впереди – Рай и ад. Ну куда же душа-то пойдет?

Вот она у вас сейчас в таком устроении: суета, все какие-то беспокойства, все житейские какие-то попечения. А если это так – никогда не будет молитвы, ничего не будет. Ну если сердце этому отдано, ум постоянно копается в навозе, когда он должен Бога созерцать. Есть чем заниматься, ну есть же у нас рассудок, который может складывать, вычитать, делить, классифицировать, заниматься логистикой, выстраивать что-то там, а ум-то должен Бога зреть. Вот поставьте себя на суд Божий, и этого достаточно. Ну только пусть это будет искренне, просто и серьезно в то же время.

Побудьте, побудьте на этом суде, подержите себя. И тогда, может быть, если вы себя искренне осудите, Бог вас помилует. И для вас там не будет этого суда уже. Не надо ничего бояться. Бог уверяет, что Он прощает. Значит, ставить себя и каяться, — конечно, желательно какое-то исправление жизни. Но ведь сначала нужно смириться. Будет смирение, — будет тогда и прощение, будет и от Бога благодать и преображение жизни, да? Но вначале-то надо себя поставить на суд. Сначала надо пройти это болезненное…

Вот поэтому, игумен Никон дает нам это как бы как ключ к спасению. Если мы себя осудим, то (конечно) Господь простит и помилует. И мы получим мирное устроение духа. Вот где критерий, что Господь принял, да? – вот это наше стояние перед Ним и мы не осуждены? Когда мир в душу войдет. Когда мы сами себя осудили, Бог тогда прощает. Конечно, правильно говорит митр. Антоний Сурожский: Мы все чего-то рвемся к Богу и пытаемся от Него чего-то получить. А Иоанн Крестьянкин говорит:  вот получается толчея (38.29) рядом с Богом. Схватил, пошел тратить, как блудный сын, да? Истратил – дай еще. Ну – на! А Бог в каком положении? Вроде бы и не надо давать, но уж очень просит. Дашь – все равно на пользу не пойдет, а может, даже во вред. А не дашь – пристает и обижается еще. Вот в таком положении Бог. Поэтому эта вот толчея рядом с Богом происходит… Чего-то я мысль потерял, о чем как бы…

— Нет, это, батюшка, все понятно, но это все-таки такие действия, которые требуют времени, выделенного времени, выделенного места и…

Простите, ну бывает, что-то перескочил, у меня какая линия-то логическая?

— Ну что это вот покаяние, и единственный ключ, который…

Это я понимаю. А вот сейчас-то что я стал это говорить об этом потребительском отношении-то?

— … поставить на суд.

Это я помню. Чего-то я ушел куда-то.

— Ну мы говорили о том, что после того, как отошли от утреннего правила, что мы идем в мир…

Это да, это с самого начала. Хорошо.

— Я просто вот хочу для себя уяснить вот это-вот такое делание сиюминутное, потому что чтоб себя поставить на суд Божий – это уже потом, после всех дел?

— Нет-нет-нет, это надо привыкать делать всегда. Еще раз говорю, что это же хождение под Богом. Молитовка она совершилась, в сердце появилось благоговейное чувство, ну когда почувствовали присутствие внутри себя, рядом с Богом – это надо хранить весь день, а для этого нужно себя… ну как бы вот благоговеинство восполнять, чтобы не остужалось сердце, каждый уже здесь сам приловчается – может, какие-то краткие молитовки, как у Иоанна Златоуста там, 24 молитовки на каждый час дня, может, просто: Боже, милостив буди ми грешному,, может, просто эта вот память о Боге. Может, какое-то богомыслие, которое связано с нашим чтением Евангельским или святоотеческим.

Может быть, у нас есть дневник, в который мы что-то выписываем, что нам полезно, святоотеческие изречения. И мы этим живем, мы продолжаем этим питаться в течение дня. В конце концов, жизнь – это школа, и каждый день приносит нам много уроков, и на этом уже можно останавливаться. Ведь мысль-то простая: А что мне хотел Бог сказать вот через эту ситуацию, через этого человека. А в этой ситуации что?

Вот если мы так смотрим, то тогда все перестраивается. Здесь же и говорить, кстати говоря, правило до начала брани, что: жить, как в некоем божественном училище. То есть всему вообще, с чем мы хотим встречаться, — вещам, людям, случаям – давать духовное знаменование, То есть искать чего? Чему нас хочет научить Бог? Смотреть глазами Бога в этот мир, и все время стараться что-то взять, проходя эти уроки. Все время чему-то научаться.

— Вот я () задаю вопрос о правиле во время брани, да? То есть вот эта ситуация, которая произошла, которая дала толчок всему этому разговору. Это уже правило во время брани, То есть ей, чтобы получить пользу, а не вред из того, что с ней происходило, ей как надо…

— Ну дело в том, что она еще, видимо, не отслеживает это. Придет время, — будет отслеживать. В конце концов, достаточно добрых намерений, ну, хотя бы для людей, скажем, так, не дававших обет монашеский и не стоящих на этом монашеском пути, — ну с нас — хотя бы добрые намерения. Если они будут — будет искренность, эта глубина, и это все приходит постепенно. Чувство совести обостряется, но это духовные начала. Совесть, страх Божий, и вот это стремление к истине и сверка все время – что какая-то фальшь, что все не так – и мы тогда начинаем останавливаться, вдумываться, и потом возникает прозрение: Ага, вот я вот здесь отступил от истины, поступил против совести и потерял страх Бога. Вот как бы перестал жить этими духовными началами, потерял эту внутреннюю связь с Богом. То есть согрешил.

Но ведь всему свое время наверно, да? И если есть навык внутренне правильно выстраиваться, молитва, богомыслие какое-то, мы напитываемся святоотеческими какими-то уже трудами, мыслями, — тогда это придет, но надо напитаться, чтобы эта критическая масса набралась, да? Чтобы какая-то была уже точка сборки внутренней на какой-то глубине.

Но это состояние (…), о чем мы опять же говорили сегодня. Как бы здесь что? Если человек слышит и все равно поступает так же и так же внутренне устраивается и не хочет ничего менять – это одно. А если он желает все-таки меняться и готов чем-то пожертвовать, и болезненно пройти покаяние и разорвать эту внутреннюю связь с грехом, тогда, конечно, Господь ему в этом поможет. Тогда это вменяется даже в мученичество и даются венцы. А если человек… Ну вот или мы не сознаем еще, и тогда не спрашивается, а если уже осознаем, так или иначе, но продолжаем жить так же, тогда это, конечно, уже вменяется нам в грех.

То есть Господь показывает, — я здесь на что заостряю внимание, — живем в темноте, а в темноте ничего не видно. Как спросить человека, если он не видит дорогу, не понимает, что творит, не ведает, что творит, — как говорит Феофан Затворник: Сердце – оно как пьяное, прилепляется невесть к чему, человек, может, человеком даже перестает быть.

Но Господь дает свою благодать. Либо сам человек просит, либо по молитвам об этом человеке, — дает благодать, эта благодать начинает давать ему правильное понимание того, что происходит. Он начинает видеть, начинает пробуждаться, видеть. И вот тогда, если он видит и все равно совершает выбор в сторону греха, — тогда, конечно, это уже уход от Бога, это уже охлаждение, это падение, это потеря благодати. А если все-таки он выбирает путь, который Господь ему показывает, тогда Господь, проводя его через этот путь, но надо, конечно, расставаться с самолюбием, — это болезненно, то тяжело, это трудно, это больно, стыдно. Но на этом пути мы вырастаем и становимся Божиими детьми, уже дружим с Богом, опираемся на Него твердо, и он, можно сказать,  видя нашу верность, Сам всегда верен нам. То есть Он тогда обязан как бы тоже нас и беречь, и вести, и исполнять наши просьбы тоже, — ну как вот мы говорили про овец – если ты даешь обет, то Бог как бы ставится в положение такое, что он «обязан» уже нам помогать, защищать нас. Вот так и здесь, — если мы показываем преданность, верность и надеемся на Него, то Он не может посрамить нашей веры, нашей надежды, — никогда. Нашей любви.

— Ой (вздох).

Что?

— Тяжело.

Что тяжело? Что тяжелого?

— Настолько себя понуждать…

— Ну это все досужие разговоры, потому что как бы здесь только одна, ну две позиции: я решаюсь идти по этому пути, или нет, да?

— Да, конечно.

— Если я не решаюсь, тогда разговоров может быть без конца, до конца жизни. А если я решился и иду, —  и вообще мне не о чем беспокоиться. Все остальное зависит от Бога: я решил, я иду. А уж что Господь мне даст? Ну что даст, то и даст. И я знаю, что я буду спасен, если я сам себя не спасаю, возлагаю надежду на Бога, и мне вообще тогда беспокоиться не о чем. Я живу, смирившись, в мире, и ничто не может нарушить моего мира.

Поэтому, если я выбрал уже этот путь – Бога и дружбу с Ним в этой жизни – все, это навечно. Мне вообще уже не о чем беспокоиться. Да, в этой жизни придется что-то потерпеть. Но и так потерпеть, и так потерпеть. Только так я терплю ради спасения души, ради Бога, становлюсь мучеником. Хотя, это и следствие моей греховной жизни, что я терплю. А если я выбираю грех – все равно приходится терпеть. Все равно приходят к психотерапевтам, приходят… ну к кому угодно: А помогите, там. — А в чем помочь? – Да вот как-то смягчить последствия моей греховной жизни. Приходит человек, ну и как-то его разгружает специалист, ну скажем, психотерапевт, он даже полечит, а когда, как говорят серьезные психологи, что можно что-то поменять там, внутренние установки, позицию, что-то как-то – ну нет, ну это человек хочет оставить как есть, но лишь бы как бы смягчить вот эти последствия греха, страстного этого состояния души.

Поэтому, в любом случае будет терпеть эти следствия, но как вот два креста, — ну три креста: богочеловеческий, и два — разбойников. Оба страдают. Но один спасается, а другой гибнет, да? Один, можно сказать, Господи, помяни меня. А другой – озлобился и хулил Бога и всех виноватыми делал. Грубость, цинизм, и т.д. Поэтому, в любом случае придется потерпеть. Поэтому, это все, можно сказать, оттого, что мы ленивы, что мы хотимсебя как-то оправдать: свою лень, свое малодушие, свое нежелание идти по этому пути, который Господь нам показывает. 51.22

А даже мы и хотим быть судьями, да? – а не исполнителями закона. Только хотим стать на место Бога. Ну вот как  законник вопрос задал, да? – подойдя к Спасителю: (Учителю), а что делать…. Оказывается, он все знал уже. А потом, зная, все равно искушал Господа: А кто есть ближний мой? То есть показывал, что у него нет желания входить в дух заповеди, исполнять ее. Кто ближний мой? Да вот кого тебе Бог послал, тот и есть ближний. А вот у иудеев были целые написаны тома – кто ближний, кто нет, — А Господь же не стал тогда объяснять через эту казуистику, да?

А мы как рассуждаем: А вот этот тут что-то не так думает, как я, не так на меня смотрит. Какой  он мне ближний? Да никакой. А этот вообще инакомыслящий, да может, он и еретик. Чего мне вообще с ним, какие дела иметь? А этот сам во всем виноват, сам себе яму выкопал, сам в нее упал, пусть сам и выбирается. То есть кого приближу, тот и есть мой ближний.

Получается, мы не исполнители заповедей, а судьи. Ставим себя на место Бога. Будто, мы пишем эти заповеди, а не принимаем то, что нам дано от Бога для исполнения. Надо смириться, принять, а мы, чтобы оправдать свое внутреннее устроение, эгоистичное, мы хотим как бы заповеди понимать так, как мы хотим. В общем-то, обрядово, выхолащивая их существо дела, не оставляя там ничего живого, духовного, не оставляя места Богу.

Поэтому, принимаешь решение – все: Господи, я Твой, Ты – мой. Иду с этой минуты по этому пути, который мне открывается. Вопросов больше нет никаких. Ну да, придется потерпеть. И так придется потерпеть. Только это путь спасительный, а этот – нет. Так для чего говорить: Это так трудно, это так сложно. Что трудно? Что сложно? Решимость нужна и все – быть исполнителями заповедей. А дальше — Бог вытрезвит, дальше Бог…

— …

Ну это понятно, это их работа. Так они и так будут нападать, и так.

— …

Так смотрите. Если человек уже лежит, так чего на него нападать? Ну а если он пытается как-то встать, или даже хоть посмотреть в сторону Бога. Конечно, они будут его отлеплять, его убеждать и располагать принять не то, что Бог дает, а то, что как бы они дают. То есть господство не Божие над душой, а ихнее. Но они же () Тогда мы можем принять их господство. Они даже, может быть, даруют нам какое-то ядовитое удовольствие, утешение, когда мы пойдём на эти приманки. Мы знаем, что конфетка выглядит красиво. Вначале вроде сладко. А потом какая горечь. А Бог не обманывает. Да, скорби будут, но они в радость обращаются. И радость эта подлинная, истинная. Она насыщает, меняет жизнь человека. Не () оставляет какую-то печать на сердце человека. Радость, любовь от встречи с Богом.

— …

— Просто так ничего не бывает. Учись быть внимательной. У тебя сегодня два момента, было, три момента, о которых можно думать, думать и думать, мимо чего ты всегда проходила. А вот можно не проходить.

— Я даже не подумала, что я оправдалась. Когда я сказала, я даже не подумала, что я оправдалась, просто сказала то, что есть. Я еще посчитала: Какая я честная. Честно сказала, что я ……… И даже не подумала, что это оправдание………….. Везде оправдание, одно оправдание…

Ну это тоже вот затирание, когда мы говорим общие фразы: везде, как все. Всегда надо говорить конкретно: А вот у меня – вот то. И тогда все понятно, о чем мы говорим. А когда ты говоришь «везде» — это значит, ты не хочешь говорить. Конкретно…

— …

Ну вот и надо так говорить. А у меня вот то-то, тогда-то.

— () Приходят на исповедь и говорят многие годы одно и то же. Учителя были плохие, двойки получили все, и т.д. Я тоже себя вспоминаю. Вот так же оправдывался.

Так о чем мы опять говорим? Над этим трудиться не хотим. Если хотим, мы трудимся и получаем пользу какую-то. А не хотим – у нас слова вот эти, которые затирают. Ну как будто бы вот… как бы лучше сказать… Как будто бы опять и оправдался.

—  А если ты спохватился вот в этот момент – то что делать?

— Ну как что? () к этим духовным началам, да? Есть же у нас какое-то чувство истинное. Вот у нас есть стремление к истине, и есть вот ощущение, что живем фальшиво, фальшивый настрой, помыслы слева там, движения сердца – страстные…

— Я обычно замечаю зло, батюшка, когда я его уже совершил. Я вижу, что устроение другого человека начинает…

— ………… знаешь: Что-то не так и продолжаешь это делать. Ты же знаешь…

— Я просто хочу узнать, что делать.

Ну брань прошла. Брань прошла. Ты разбери как бы, как она прошла, почему ты проиграл, какое вообще к этому твое от ношение: согласен ты, не согласен.

— Нет, ну я конечно, не согласен. И в первую очередь, из-за чего, из-за того, что не было трезвения. Не было внимания.

Так вот еще раз я говорю: Брань прошла. Вот Феофан Затворник говорит, что если победил – это одно. Но ты проиграл. Но ты как бы не бегай от Бога, как Адам, не прячься, а приди к Нему с этим поражением и попытайся в свете уже этой любви Божией все правильно увидеть, сделать правильные выводы. Что произошло, почему это произошло, почему ты пал, что к этому привело.

1.00.35

Ну () ты поражен будешь – сокрушайся, но не бегай от Бога. Не упорствуй. Спеши умягчить сердце и довести его до раскаяния. То есть ну проведи анализ, да? У тебя есть совесть. Ну обостри ты чувство совести так или иначе. У тебя есть страх Божий. Ты пред лицем Бога, ты упал, ты оказался неверным. Но ты ведь с этим опять же к нему идешь. И Он тебя примет, в какой угодно раз. Но ведь это же – найти  силы, как нашел их апостол Петр после предательства, апостол Павел, — да кто угодно. Как разбойники каялись, обращались. А как вот апостол Иоанн Богослов обрел одно свое чадо, которое он вручил епископу, а он потом развратился и стал главарем шайки разбойников. И он уже побежал за ним, когда тот узнал, ну когда он уже пришел в лагерь к ним, то его схватили, привели к нему, и он его узнал и побежал от него. А он побежал за ним. Ну помните эту историю?

— Я, батюшка, может, спросить как-то не могу. А в чем тогда … вы говорите проиграл, подумай. А в чем тогда могла быть победа? А победа только в том, что мы не сдаемся. Ну проиграли, да. Но мы все равно идем с этим к Богу, да? Мы все равно надеемся, что он нам даст эту точку опоры, даст нам в следующий раз все-таки не падать так больно, не отрываться от него. Так вот, вера должна быть. И вот эта вера как бы уже может быть деятельной, и будет результат. Но надо верить и желать, что вот если мы к Богу пришли с этим – Он обязательно нам поможет выйти из этого состояния.

Должна быть вера в это. Вера твердая. Что это неважно, в каком я пленении нахожусь и как я сильно и больно падаю. А если я верю, что мне Бог может посодействовать и помочь и спасти меня – Он обязательно это сделает. Но здесь уже надо мужественно открываться Ему со всем этим, не закрываться, как Адам сделал. Мы отметили, что Адам бегал от Бога, ему было стыдно, не хотелось с Богом устанавливать эту связь любви сыновнюю, и ему было как-то вот, как казалось ему, проще скрыться. И даже было такое помрачение, что он как бы уже и не понимал, что Бог его все равно видит, где бы он ни скрывался. Ну а потом-то у него же развернулось это внутреннее покаяние, которое было 900 лет – вот эти слезы об этом. За что, собственно говоря, он и был очищен, и спасен потом Спасителем, который его потом из ада как бы вывел. Поэтому, и здесь вот, надеясь, что Он все же спасет, идти с этим к Богу мужественно.

— А в чем победа, спрашивали?

— Да я что-то уже четыре или пять раз спросил, но не могу получить ответа.

— В чем победа? ……………ну самое простое для себя. Вот я, скажем, у меня быстро стресс возникает, быстро оно выскакивает, и выскакивают слова. Если я для себя простую вещь возьму, хотя бы: Она выскочит, я знаю, ну я такая вот, да? Но если я () хотя бы не скажу, хотя бы смолчу, то это уже маленькая победа.

— А если уже сказал?

— А если сказала, то вот в этом и проиграла.

— Вот в вашей ситуации, ну например, вы с Аллой, между вами произошла, скажем, иллюстрация того, о чем мы сейчас говорим. Ведь вы же должны были разойтись, прошло какое-то время, прошла вся та работа, которая (), после этого вы возвращаетесь друг к другу и говорите: Ты прости…

— Да до этого уже было сказано.

— (Но теперь) вы говорите это уже искренне, ну вот уже на той глубине, на которой батюшка…

— Нет, на самом деле, это было неглубоко, на самом деле, это было близко, и тут же просили прощения, но это не было слышно. Слышно было, когда я второй раз пришла еще. Оно было неглубоко. Оно как бы и не чувствовалось так глубоко.

— Ну вот этот второй раз оно было же уже глубже.

— Ну оно было да.

— Вот это возникает в конце работы, которую вот батюшка только что проговорил. То есть человек вспоминает, что он христианин, что он перед Богом, совесть его начинает укорять, проводится работа, потом приходит, уже на этой глубине, без страха может говорить. А вот в первом случае, когда вы друг другу сказали «прости» вы же не были на той глубине, это было еще на уровне ума, на уровне…

— …

—  Нет, ну я во-первых, всегда помню такую вещь, что кто-то из святых сказал: «Да не зайдет солнце во гневе вашем».

Это Ветхий Завет.

— Чувствуешь, не чувствуешь, — я считаю, что надо всегда попросить прощения. Чувствую я это, или не чувствую. Потому что если я вижу, что она как-то изменилась в лице и как-то среагировала на это, хотя я, конечно, такой цели не имела и не держала в голове, а это было (в пылу) просто, да? – то в любом случае, если я вижу, что человек изменился в лице, значит, мне надо попросить прощения. Потом оно приходит, уже думаешь о чем-то, идешь на исповедь, или еще что-то.

Ну то есть  в этот момент вы занимаетесь, получается, ну как бы не тем, вот о чем батюшка говорит, а тем человеком, вы видите, что ваш греховный этот импульс, поступок – он повлиял на другого человека. Правильно? И вы занимаетесь тем, чтобы… пытаетесь вернуть этого человека в то устроение, в котором он находился до вашего поступка. Я правильно понял?

— Можно я еще добавлю, чтобы было более понятно. Ну например, вот данный  вариант ………….. Ну надо было ей не обидеться на меня. Если она обиделась, значит, как бы она… Я сейчас говорю о другом. Вот она меня сейчас сразу прощает, все на поверхности, да? – она легко это сделала. А бывает обида – вот ты хоть как извиняйся – и на колени встаешь, и все такое. Когда человек не прощает. Он говорит: прощаю, а сердце его не прощает. И когда у нас идет чин прощения, этот человек подходит ко всем, встает на колени перед всеми, а перед этим не встает – вот как. Потому что вот эта внутренняя работа не проведена, и было очень глубоко.

— Ну понятно.

— А то, что сейчас… Хорошо, что у нас разговор такой зашел, как говорится, но на самом деле, вот когда действительно глубокая рана возникает у человека, который не может простить, и не подходит и не просит даже прощения и не может попросить,  у него такой там стержень стоит, который ему согнуться не дает – вот тут надо работать над собой, но тут уже какая-то работа внутренняя такая мощная должна пройти. Конечно, без покаяния тут вообще ничего не сделать. А может, даже первые как на костылях будут.

— Нет, вот вы находитесь в ситуации, когда ваше самолюбие ущемлено. Самолюбие, или тщеславие – две такие ведущие сросшиеся страсти.

— Самолюбие, да

— Так вот. Ты покаешься… ты понимаешь, что то, что сейчас происходит – начало ситуации, и уже страдает твое самолюбие и твое тщеславие. Как правильно себя в этой ситуации — … смолчать, или что, — как вот правильно себя выстраиваться в этой ситуации, чтобы выйти из нее с меньшими потерями?

Можно я скажу один случай, со мной происшедший. Я, правда, редко очень этим пользуюсь. У нас была одна такая, ну, работница, скажем так. Она однажды позвонила мне и говорит: Будет иеромонах какой-то там, не помню, как его имя, в () встречу проводить, и он сказал, что он может всех научить этому… не терпению, а кротости. Я услышала и подумала: Пойду-ка я схожу. Он сказал: Возьмите только блокнотики с собой.

Я, значит, беру этот блокнотик, а начинает этот свой, не знаю как – доклад – не доклад, встречу, он говорит: Достаньте блокнотики и записывайте. Когда встреча началась, он ничего подобного не сделал, а просто сказал, что я вам сейчас расскажу про кротость. Ну я достала блокнотик и стала записывать. Значит, он там предлагает: Когда вас обидели, ну То есть задели самолюбие и все, да? – значит, первое: Возблагодарите Бога за ту ситуацию, в которую Он вас поставил. Я сейчас могу немножко отклониться, но по сути я все равно скажу, да? Значит, первое – поблагодарите. Помолитесь – второе, за этого человека. Пять их, пять, да. Потом, значит, третье: Благодарю Тебя, Господи, за то, что ты показал мои язвы. Ну То есть я вспыхнула вся, да? – впредь, значит, не делай такое. Четвертое – помоги излечить эти язвы. И – Слава Тебе, Боже, слава Тебе, Боже. Вот что-то в этом роде было.

Значит, ну буквально чуть ли не в этот же день встречаю знакомую женщину, в транспорте мы едем. Вдруг она мне что-то говорит, что меня тут же просто ну вынесло из себя. Я не ответила ей. Настолько было сильное потрясение – то, что она мне сказала (Даже не помню, что она мне сказала). Но настолько я была в скажем так,… не обижена, не обижена…

— Задета.

— Так задета глубоко, что…

— Уязвлена.

— Уязвлена, да. Я тут же вышла из транспорта, потому что я не могла даже ехать дальше. Я вышла, стала, стою, думаю: Что мне делать. А это период такой, когда я работаю (), да?

— …

— Наверно. Ну вот, значит, я вспоминаю о том, что я слушала о том, как стать кроткой. Вспоминаю, что он говорил, я не могу даже вспомнить. Даже восстановить не могу вот то, что я перечислила, вот эти пункты. То есть, практически, на костылях стою, от  дуновения ветра могу упасть, да? Значит, я лезу в сумку, достаю этот блокнот и прямо, буквально по пунктам начинаю выполнять, прямо тут вот, на остановке стою, выполнять начинаю те пункты. И к концу пунктов я вдруг понимаю, что у меня получилась большая молитва, и я в совершенно мирном состоянии. Я пришла домой, я была потрясена. Вот это была молитва практически. И молитва за того человека, который обидел, и за то, что я увидела про себя как бы, и просьба излечить, и все такое вот. Не знаю, где у меня этот блокнотик валяется.

(Говорят все вместе).

— Ну ситуация уже произошла…

— Нет, она произошла, но из нее вышла тут же.

— Ну понятно, Все, о чем мы говорим, касается того, когда ситуация произошла, закончилась…

— () в силу своей страстности. Мы все падаем, мы не можем не упасть. Другой вопрос, как мы ее воспринимаем. Значит, если бы я пошла домой. Зубами скрежетала и что-нибудь бы делала, да? – я бы там рассказала кому-то об этом, я бы ее всяко-разно обделала бы словами, да? М.б., потом мстить бы начала кому-нибудь, какие-нибудь гадости про нее начала бы говорить – ну что бы это вышло? Я эту ситуацию помню исключительно из-за этого иеромонаха. А сама ситуация, может, давно бы уже и забылась, если бы не это случай. Но совершенно он просто волшебный. Но нужно искренне. Но мне было настолько плохо, что я стояла, молилась, только бы чтобы хорошо этому человеку было () чтоб все милости Господь ему дал, этому человеку, что он очень хороший — этот человек. А она действительно – хорошая тетка была эта. Но вот что-то у нее видимо, кто-то ее задел, а она меня задела. Ну тут всяко же бывает, потому что мы с ней всегда дружны были и до сих пор, в общем, дружны.

Ну, наверно, и то, что Алле я как-то пытался сказать (……) желание двигаться, да? Не лежать в этом положении и открыться к Богу с этим. А ведь это тогда происходит, когда ты уже не можешь жить так, как ты жил, как ты живешь. А если ты еще готов к этой дружбе с грехом — ну здесь это будет, тут и оправдания, и прокрутка своих помыслов, жвачка там, лишь бы остаться в этой сокровенной связи и дружбе со грехом, чтобы внутренне сохранить это греховное устроение, расположение ко греху. То есть нужно уже захотеть болезненно рвать с этой дружбой, перестроиться, стать другим, глубинно, внутренне. И если это желание уже есть, — тогда да. Вот такое движение. Вот у одного разбойника было на кресте, а у другого не было этого желания. Одному удалось спастись, а другой погиб окончательно. Хотя у обоих были одинаковые условия. И у того был шанс, и у этого шанс. Один использовал его, а другой – нет.

— …

Кто?

— Ну благоразумный разбойник.

Ну вот он внутри понимал, кто он есть. Достойное по делом… Он был правдив. Он не оправдывал себя. Он себя видел правильно. А видя себя правильно, он себя осуждал. А значит, он был готов стать другим. Готов был к перемене. Была ведь такая сила осуждения самого себя за эту разбойническую гадкую жизнь, да? – что он смог принять вот это исцеление от Господа, эту перемену. Еще раз вот я повторяю, что где-то есть икона, я забыл, ну потом эти иконы мне встречались, но уже не такой силы, но где-то в каком-то месте это было передано ярко, когда разбойник оказался в раю, вот это его изумление…

— Разбойник в раю?

Да, да. Ну он же в рай попал, — значит, он святой, так можно сказать. И вот эти глаза, наполненные и благодарностью, и удивлением, и потрясением, непониманием, как вообще он здесь оказался и почему, среди этой уже полноты радости, блаженства. Но он там оказался, да. Но он смог же изумиться, смог благодарить, смог все-таки смиренно принять это.

— Я все-таки… конечно простите, что со своим вопросом все время, практически, съел, но это исключительно для бытового употребления. Мы не можем выйти (). Более того, у нас искушения начинаются, когда мы встаем на вечернее правило. И мы не можем себе позволить, например, выйти и пойти, каждый совершать свою работу, и будет молитва там, а нам нужно в этот же самый момент каким-то образом приходить обратно в это вот устроение. Причем, видно, что дух, как он перекидывается с человека на человека, То есть если кто-то на тебе решил это остановить, значит, тут же на другом та же самая ситуация происходит.

Ну это же элементарно. Ну хотя бы просто поклон сделать, обратиться к Господу: Господи, меня помилуй. Или же смирись – каким образом? Ну если не можешь у Любы попросить молитв за себя, — ну у любого члена семьи. Хоть поясной поклон: Помолись за меня. Потому что я погибаю, ну я изнемогаю там… Это можно попросить?

— Просто вот когда я опоминаюсь в этот момент, да? – и пытаюсь произвести что-то вот противоположное тому духу, в котором я сейчас находился, я в этом духе еще остаюсь, То есть первый, допустим, ситуацию схватывает ум, — сердце, естественно, еще не успевает откликаться. И ум, понимая, что я уже в состоянии искушения, я начинаю говорить какое-то там противодействие. Ну там, не помолись, может быть, там, — Прости меня, да, я виноват, там.

— Молитвами духовника моего, Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. Ну на самом деле, это только дело практики и опыта. Вот есть противопомыслы, противочувствия, да? – противоделания. Здесь просто нужно выбирать, что работает. А если ты искренен, тебе Господь просто даст понимание, что тебе нужно в данный момент. Ведь этот набор должен быть, ты должен как-то им пользоваться, выписывать, может быть, что-то где-то зафиксировать. Ага, вот для меня где ключ. Ага, подошло. Надо это делать. (….) Бог  даст эти ключи и даст возможность ими пользоваться. Так не бывает, что человек искренне ищет, а Господь не дает. Потому что верующему нету тупиков. Тупик  тогда, когда мы не веруем – о чем я пытался говорить, – тогда приходим в тупик: А как? А что? Не знаю. Упал. Что дальше делать? В помрачении. Не знаю, за что ухватиться.